Лирия – она манила не только бардов, прелестниц со всех уголков и захолустных стран, но и всех, кому милы балы, гулянья и интриги. Не сказать, чтобы Лютику было по душе все эти ужимки в обращениях, но как только он попадал в свою среду, где правили шелка у нижних юбок, ему не составляло труда стать своим в стельку при любом дворе, любого короля, не говоря уже о королеве. Не обделены были и фрейлины, трактирщицы и даже женщины совсем уж откровенно легкого поведения. Перебирать бард никогда не стал бы, вот только при дворе вино было получше, да похмельней.

Девица, явно имеющая сходство с профилем правителя Лирии, выгравированных на золотых монетах, лихо отплясывала с Лютиком, многозначительно поправляя корсаж.

- Вы слыхали, любезный виконт, у нас появилось чудище, и папинька пригласил ведьмака, - она кружится легко и почти невесома, наверняка на ней больше шелка да золота, чем она на самом деле весит. «Интересно, сколько ей лет?» - проносится в голове у барда, до того, как слова юной девушки доходят до его сознания. «Ведьмак?» Ладонь скользит по осиной талии, пальцы сжимаются крепче, перебирая шнуровку на спине.

- Так, значит, он появится при дворе? – Лютик шепчет девушке на ушко, щекоча нос об ее выпавший из прическе тонкий локон, - Проведешь меня к нему? – дыхание обжигает и прелестница выдыхает отрывисто; ее сердечко часто бьется в груди, а веки плотно смыкаются, чтобы не выдать себя до конца, с потрохами.

- Проведу. Только за услугу, - слова ей даются трудно, будто она глотает пух, шепча и сглатывая; облизывает пересохшие губы, останавливается в танце и берет барда за руку, выводя из зала. Тайные переходы, завешенные гобеленами знатных предков узкие двери. Бард не успевает опомниться, как уже слышит голос правителя, за очередной из таких вот дверей. Вверху виднеется две небольшие дырочки, по расположению напоминающие место глаз. Наверняка, с той стороны это всего лишь картина, время от времени, оживающими в ней глазами.

Девушка, подносит палец к губам, запрещая барду даже выдохнуть шумно. Она здесь явно знала все ходы и выходы и ее сходство уже было, скорее очевидным, чем невероятным. Перед ним была самая юная из дочерей правителя Лории. «Пятнадцать-семнадцать. Сколько же тебе, дитя?» А детё, уже лезло само под рубаху, да губами припадало к губам барда, да так настойчиво и со знанием дела, что и Лютик не смог устоять… А кто бы смог?..

Когда складки платья отгладили ладонями, все еще горящими от тесных соприкосновений, а шелест юбок затих, Лютик прислушался, да присмотрелся сквозь вырезанные щелочки. Перед ним возник воин, весь увешанный оружием, да потертый, как изношенный башмак. Его волосы не от седины были белыми, но было видно, что жизнь его, как следует потрепала. Ведьмак оговаривал плату и обронил только одно слово, которое зашевелило все шестеренки разом в голове барда: «Ветала».

Легендарная тварь, с разумом и способностями, которые заманили в свои сети ни одного простака, не могла быть в этих краях. Или могла? Тогда почему он ничего о ней не слыхал. Хотя, если припомнить его последний месяц, от кабака до бара, от светлицы одной фрейлины к другой, более маститой, не мудрено, что он ничего не знал, о каких-то там тварях. Единственным ненасытным зверем был он сам и требования его были всем известны и так же предсказуемо удовлетворены. Лютик ни за что бы не упустил шанс сложить новую песню про легендарную Веталу и не менее легендарного ведьмака. Ведь, если он не ошибался, это был тот самый прославленный в определенных кругах Мясник из Дейла. Его подвиги знавали во многих местах и странах, а пересечься с ним лично – большая удача. Правда, поговаривают, что он никогда не охотиться ни с кем в паре, да и не особо радушен. Но, бард не покидал надежд примкнуть к походу ведьмака, чтобы узреть его в действии и написать одну из самых прекрасных балад.

Прелестница была искусна не только в делах любовных, но и прекрасно знала место, где родилась, проводя Лютика по множеству ходов, запутывая его намеренно или случайно, вывела его как раз к ходу, которым пользовалась прислуга, и где был привязан конь Гевора. Они, напоследок, снова поцеловались и если бы не шум от тяжелого шага ведьмака, то прошлепал бы бард своего воина, отстав от Гевора. Черта бы лысого нагнал.

Статный, грубый и отчего-то ему сразу понравился. Право дело, от таких как Гевор впору бежать, не оглядываясь, а Лютик, только шагнул навстречу бездне, как всегда, протянув ладонь:

- Виконт Юлиан Альфред Панкрац фон Леттенхоф, - произнеся полное имя, сам же фыркнул. Давно и некому-то было представляться по всем правилам. Либо пьяницам в кабакам под шафе, либо девкам разгульным – оно ни к чему. Хватало только – Лютика, - Но, коль возьмете меня на охоту с собой, зовите, как все – Лютик.

Он и не надеялся, что ведьмак подаст руку или что не фыркнет с пренебрежением на длинное имя и титулы. Он просто делал свою работу, а брад хотел урвать от нее свой кусок, да еще и приключений сыскать на задницу. Не обращая внимания не игнорирование, будто не человек перед Гевором был, а букашка мелкая, бард снарядил своего коня и приготовился к действиям ведьмака. Даже если не признает, один черт пойдет с ним, по пятам пойдет, если потребуется, но узреть сражение, которое никто и никогда в этих краях, возможно, и не видывал, он не упустит!

— Я работаю один, - говори Гевор и бард даже не обращает внимания. Он продолжает седлать коня, умело запрыгивая, поглаживая по шелковистой гриве. Он и сам не помнит где променял последнюю кобылу, но этот конь был с ним довольно долго, как по меркам любого, кому случалось быть подле барда. Он никак и не называл коня. Просто – конь. Или – «Эй ты!». Конь был норовистый, но преданный. Еще ни одного раза не подвел, даже когда им вслед выступила небольшая конница местного лорда. С кем не случается, Лютик даже не ведал, с кем спал. После нескольких кружек медовухи и знатную даму с трактирщицей не трудно спутать, тем более, если она сама с готовностью путается с кем ни поподя. А еще, однажды, бард даже прибег к опрометчиво рисковому ходу, прыгнув с высоты третьего этажа на коня. Конь устоял, да только причиндалы болели так сильно, что Лютик предпочел бы быть пойманным и запытанным до смерти, чем так стенать в поле, без трав, да помощи. Но, спустя несколько дней ходу, передав драгоценные сведения эльфам, ушел уже более бодрой походкой. Или это так золото лекарьски действовало.

Конь легко нагнал Гевора, да только ведьмак его не замечал. Или не хотел видеть никого подле себя. Спина воина покачивалась в такт поступи его кобылы и в голове барда уже рождались строки о том, как ведьмак отправился в путь, через осенние тропы – вязкие и желтые от опавшей листвы; как его обдувал пронзающий ветер, а налитые сизой мутью тучи, низко жались к горизонту; волосы ведьмака, подобно паутине, разлетались в стороны, окружали того ореолом праведной силы, борющейся со злом… Лютик тряхнул головой, отгоняя марево, которым уже окутали мысли, совершенно позабыв, что они собственно идут на рисковое дело и нужна концентрация.

- Мне не нужна плата. Я – бард, слагаю былины и песни. Позволь мне помочь тебе, да и мешать не стану, - опережает мысли Гевора, Лютик и пришпоривает коня, увидав несколько строений, покосившихся под самой лесной дорогой, резко уходящей в низины, к месту, куда относили в последний путь прах и тела, запечатывая на века, не для того, чтобы кто-то лакомился родственниками и посягал на живых, а ради упокоения души и дани традициям. Признаться себе, бард не хотел бы быть одним из тех жмуриков, которых откопала какая-то неведомая тварь и сожрала, потакая потребностям нечистого. Он хотел бы быть развеян по ветру, где-то над родным Ривердейлом, у леса, рядом с плешивой поляной. Возможно тогда, духи леса отозвались бы на немой призыв Лютика и дали бы ему шанс сыграть на дуде, увеселить их и присоединиться к вечным путникам, выводя на тропинки заблудших и запутывая следы не покаявшихся убийц.

У грубо срубленного дома, на развалившихся ступенях, сидел поседевший от ужасов или прожитых лет, старец. Завидев их, он только достал плотно набитую табаком трубку и задымел.

- Доброго здоровья, старец! – вырвался вперед Лютик и спешившись, подошел к хозяину покосившегося дома.

- Здравия и вам, путники, коль не с лихими намерениями, - он бегло прошелся взглядом по барду и ведьмаку и снова выпустил струйку дыма, - Что вас зашвырнуло в далечень от роскоши и кабаков стольных?

- Ищем мы нечисть, старец, - бодро подхватил Лютик и перевел взгляд на Гевора, - да только, хотели узнать, и впрямь это ветала, аль брешут все со страху?

- Коль не брешут, то те, кто видал, точно уже не расскажут, а я много не ведаю. Стар стал, слеповат и глух.

- Так, значит кто-то еще есть поблизи?

- Да, нет никого. За месяц здесь вымерли все. Даже кобылу уволокли и свиней. Остался один, дочку сослал в город с детьми.

- А сам, почему не ушел? – Лютик садиться рядом, отмечая, какие глубокие морщины залегли на лице старика и как сильно он исхудал, да вымотался бессонными ночами.

- Я тут хочу умереть. От руки нечисти, аль смерти. Мне уже не долго осталось, - старик посмотрел на ведьмака, будто заметил только что и голос его стал более суровым и глухим, - А вы бы ехали прочь. Здоровы еще, молоды. Нечего скалиться той силе, которая и зубы пообломает разом с костями, - и снова осунулся, будто постарел еще годков на пять, задымил трубкой и больше не отозвался.

Лютик, снова подошел к коню, поправил упряжь и не взглянув на Гевора отправился первым в сторону кладбища. Пусть будет так, если его ждет смерть, но доживать, как этот старец, он явно не намерен.

Как только Лютик припустил коня и ворота кладбища оказались чуть ли не нос к носу с бардом, только тогда он понял, что уже пути назад не будет. Он решительно спрыгнул с коня, привязав того у забора, торчащего сломанными пиками, будто его разворотил великан. Его воображение живо рисовало себе чудовищ, лакомящихся трупами под ночным небом. Ему не было страшно, или это адреналин так стучал в ушах, добавляя во рту сухости, а пальцам легкую дрожь.

— С тропинки не сворачивай, - проговорил сухо и совершенно безучастно, поглощенный своими мыслями, Гевор и двинулся дальше вдоль узких тропинок между высоких надгробий, не заботясь о спутнике.

Напрасно воин так пошутил про лютню, ею бы бард не стал бы никого бить. Даже ценой собственной жизни, а вот пара кинжалов в сапогах всегда облегчали стычки в местных барах. Конечно, стоило взять меч, точнее одолжить. Даже у той же прелестной дочери правителя Лирии. Ведь, наверняка она знала один из ходов в оружейную папеньки, но кто же мог подумать об этом заранее. Все и так решилось второпях, внезапно и смертельно, как зачастую и бывало с Лютиком, только до сей поры, ему не случалось намеренно выбирать себе смерть, да и от чьих именно лап. Но что-то было в ведьмаке, не просто тот странный цвет глаз, хитрый и холодный, не просто то, что он был человеком-оружием, а что-то таящее в себе внутри, как говорят – за пазухой, но не камень или гниль души, а свет, за который он борется, хоть и берет плату в золотых.   

- А как они выглядят? Я то, в былинах дел мастер, да по россказням – громадные чудища, жилистые и когтистые. А та, за которой идем, так и человека напоминает, и речью владеет… - но не договорил Лютик, за громадной плитой, юркнула в глубину густая тень, плотная, как плащ, укрывающая путника, да только не способны люди так двигаться быстро, да оставлять по себе вихрь пыли, вперемешку с листвой. А запах – будто кто вскрыл все могилы разом – гнилая плоть, да смрад подземный. Лютик вытащил оба кинжала и присмотрелся. Ведьмак, куда-то сгинул, а небо стало совсем черным. «Не проглядеть бы!» - подумалось, да не сбылось. В лицо ударило чем-то тяжелым и влажным, затем снова, прихватив за лодыжку, оторвало от земли и как дитя малого бросило наземь. Воткнув острие в то, что держало ноги и сжимало до хруста, Лютик услышал, как тварь закричала и снова бросила барда поменяв небо с землей и еще раз наоборот. Один кинжал выпал из окровавленной руки, перемазанной непонятную вязкую слизь и завидев в расфокусированном мареве из очертаний смутно похожим на ведьмака, бард отпрянув в сторону, но не обратною от чудища, а наоборот.

Он бил и кромсал, рычал из последних сил, пока его больно не оторвали за вывихнутое плечо и воин приступил к своим обязанностям, добивая нечто, что так и не смог разглядеть Лютик. Его жгло изнутри, со стороны лопатки, он только ощупал лютню – цела, и рухнул как подкошенный у достопочтенного покойника, с плитой под два метра. Он наблюдал, как Белый волк орудует мечом, как кишащие повсюду тени, расступались, скрываясь и вновь попадали под удар. Это не возможно было не воспеть. Это хотелось смотреть и смотреть, день за днем, пусть, и глотая собственную кровь, сощурившись от боли. Он получил, что хотел и кто сказал, что будет просто.

- Вот это ночка! – присвистывая прошептал бард, силясь подняться и продолжить путь, ведь ночь еще не кончилась, а значит, это только начало.

— Живой?

Ведьмак интересуется, но только из соображений – "Еще один труп ему не нужен"

— Хотя вижу, что живой. Вставай и возвращайся, пока не помер. Впереди — цеметавр. Я в любом случае не позволю тебе идти за мной. Надо будет — к дереву привяжу. Всяко лучше, если тебя гули сожрут, нежели цеметавру под руку подвернешься.  Уходи.

Лютик и сам понимает, что он не сможет тягаться на одном уровне с воином, но отступать – не в его привычках, как подчиняться чьим-то приказам. Если бы он хоть раз послушал настоятельницу храма, которая его воспитывала после смерти родителей, или может, он послушался бы кого-то из немногочисленных друзей, когда, к примеру, лез в тайник одного вельможи за письмом, которое нужно было уничтожить и сохранить честь дамы. Возможно, тогда бы его не поймали и не высекли, оставив рубцы вдоль спины, но тогда бы, возможно, его та сама дама и не выходила, да не обласкала, как собственного мужа…

Бардом всегда что-то двигало, словно у него в одном месте был острый кинжал и если только присесть на задницу, то он неминучи врезался, да так, что только с криками и галопом можно перехватить Лютика, ну или дубиной по голове. Ведьмак явно не хотел бить незадачливого героя, но состоявшегося песняра, вот только и ответственным за его погибель, тоже не хотел оказаться.

Вот только судьба, та страшная девка с венками и бубенцом, которую не редко путают с роком, врезала смачную оплеуху обоим, но первым под нее подставился Лютик.

С животным рыком на него двинулось что-то, что разительно отличалось от тех плотных теней, со смрадом из преисподней. Оно было как скала или круча, широкоплече, длинноруко и дико злое. Ведьмак стоял как раз аккурат спиной к чудищу, а Лютик только с кинжалом, едва ли посеребренным, наперевес, да и с поломанным жалом.

- А будь, что будет! – крикнул бард и кинулся поперек, загораживая собой Гевора от чудища. Его шарахнуло так, что перед глазами все потухло разом, загудело и рассыпалось искрами. Его обхватили ледяной хваткой за шею и подняли над землей. Бард с последних сил ударил чудовище в глаз. Он взвыл, как человек, закричал пронзительно, будто не ожидал, что какой-то человечишка сможет нанести такой урон. Зато через мгновение его тело превратили в куклу, ударяя об все ровные и особенно острые поверхности. Лютик смеялся. Вот уже не подумал бы, что когда-то, кому-то спасет жизнь, да еще и так славно закончит свои дни на месте, где покоятся души славных горожан Лирии.

- Ведьмак, скажи мне хоть имя свое… настоящее, - бард ухмыляется щербатой ухмылкой, когда его в очередной раз опускают на землю, - Буду же помнить тебя, коль останусь здесь навечно.

Лютик улыбается, он даже смеется, когда на него двигается цеметавр. Не страшно умирать тому, кому не за что держаться в этой жизни. Вот оно. До барда доходит, чем они так схожи с Белым волком – они оба одиночки по жизни, обоим не на кого положиться и так же, никому не доверяют. Только бард научился крутить эту скудную монету меж пальцев и каждый раз подбрасывать на «орла», ставя все или ничего, развлекаясь, шутя и распевая песни то тут то там. Он же – ведьмак, привык не искать ласки и щедрости от тех, кто смотрит на него столь презрено и со страхом. У них разный подход, да только общие стороны одной медали, только сейчас монетка Лютика кружится, падая на ребро и перед глазами встает уже не чудище, а воспоминание прошлого:

«… алые пальцы; мокрые губы, сжеванные в кровь; на дворе все перевернуто вверх-дном, а дом словно почернел всеми стенами сразу; белая-белая ладонь, без венок и пульса, приложенная к растерзанной груди, порванная ткань, разрезанная от бедра к плечу; черные пряди, перемазанные в грязь, слиплись колтунами и будто вросли в землю, втоптанные чужими ногами; он помнит как сейчас – мать с открытыми и пустыми глазницами, небо, взор на которое было направлено в немой мольбе, не расступилось и не покарало убийц… тогда, кто же может, кто же поднимет меч, который торчит в спине отца? воин ли, маг, ведьмак? да хоть сам черт, только некому… никому не было дела до мальчишки, стоящего у остывших тел родителей, с высохшими глазами без слез»

Лютик помнит. Все слишком четко и явственно, как он молил тогда Аделаиду, как просил каждого в селении, каждого, кто называл себя их другом. Спинами, усмешками, а кто угощениями, дабы мальчик не обижался, будто он совсем глупый – вот как его встречали и как отказывались от Лютика, вычеркивая из прежней жизни. Никому не нужны проблемы, никто не рискнет своей шкурой. А бард был другим. Он не был глупым, не был чрезмерно храбрым, но никогда бы не повернулся спиной, завидя опасность, нависшая над кем-то своей угрожающей мощью. Даже, если этот кто-то сам смог бы отбиться. Таким уже его воспитали, те, кто будут гордиться сыном, если судьба так распорядится.

— Гевор. Гевор с Драконьих Холмов? – доносится до сознания Лютика, прежде чем он снова припадает к земле, только теперь, она ему кажется мягкой периной, а все вокруг – всего лишь  дивным и страшным сном.

Ему обычно снится, что поприятней, чем толпы чудишь, да сжимающие хладные пальцы на горле, но что-то подсказывало ему, что все это было на самом деле, мало того, если он сейчас же не вдохнет воздуха и не попробует сопротивляться липким объятиям сна, уносящего в забытье, то он больше и не очнется.

Будто сквозь плотную ткань, он слышит биение собственного сердца, медленное и едва уловимое. В нос ударяет чем-то резким, настолько жарким, словно ему в морду, дракон плюнул огнем. Хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, цепляясь в чьи-то плечи, да так крепко, что и сам не ожидал.

- Ох, ты ж окаянный... - но не осекается, всматриваясь в желтые зрачки напротив, резко отпуская плечи ведьмака, будто извиняясь, - Я то думал – конец мне, - проморгавшись, да проведя ладонью по лицу, снова глядит во все глаза на воина, затем улыбается и булькая кровью, смеется громче, - Таки сразил его? Сразил чудовище, а я и прогавил, - пробует встать, но тут же присаживаясь обратно, кривясь от боли, но не постанывая, дабы не вызвать жалости – очень уж не любил ее показывать, - Ничего, в следующий раз, пойду с мечом, сребным, да буду держать ухо востро, - протягивает ладонь, перемазанную в крови своей и монстра, ведьмаку, снова по доброму проговаривая, - Лютик. На веки твой должник и бард, который не отвяжется от ведьмака, как бы он не открещивался мечом, да прокленами.

Бард жмет руку ведьмаку – крепкую на пожатие, да теплую, словно в горне побывала. Ему и больно и весело на душе. На месте смерти, и чуть было не своей собственной, обрел друга. Пусть он еще и долго будет отрицать. Главное не дать ему повода сомневаться, да поспевать за Гевором.

- Я знаю корчму, на севере. Тамошний трактирщик недурственную медовуху гонит, да пироги его баба печет знатные. Айда? – и чуть тише, - Да ребра подлечить надо и отлежаться чуток,- Лютик смотрит подле себя на чудище, а у самого глаза горят – в глазнице монстра обломок его клинка. Хоть и не много, но чувствует себя причастным и это не дает себя поставить на место обузы подле ведьмака.

- Голову с плеч, на трофей правителю Лирии? – уже веселее вопрошает Лютик, таки поднявшись на ноги, следя за тем, как тушку обезглавливает ведьмак, складывая в небольшую холщевую суму, изуродованную голову, с клыками и выбитым глазом, - Надеюсь за порчу, с меня не спросят…